В статье исследуется мемуарный очерк как публицистический жанр, сочетающий в себе документальное и художественное начало. Материалом для исследования послужили книги воспоминаний Б. Зайцева, М. Нестерова и С. Рахманинова. Анализ мемуарных текстов, созданных людьми творческих профессий, позволяет выявить особенности синтеза двух повествовательных составляющих, определить индивидуальный авторский подход к раскрытию характеров персонажей.
В результате проведенного сопоставительного, композиционного, стилистического и контекстного анализа автор приходит к следующим выводам: художественно-публицистический портретный очерк полностью сохраняет свои жанровые признаки только в книге Б. Зайцева «Далекое», книги двух других авторов содержат в своем составе портретные характеристики и зарисовки как композиционные элементы в составе биографического и автобиографического очерка. Однако созданные мемуаристами художественные образы способствуют усилению документального начала, воссоздают людей и эпоху ярко, живо и, несмотря на неизбежный мемуарный субъективизм, реалистично.
Проведение четкой грани между художественной и документальной стороной текста в очерковом жанре затруднительно. Каждая из них, активно присутствуя в публицистическом тексте, подтверждает двойственную природу очерка, находящегося на пересечении документальной и художественной литературы.
В эссе реализована цель проследить истоки концепта «картина мира» и роль Л. Витгенштейна в его возникновении в связи с проблемой антропологического опыта в рациональном познании. Выявлено, что Л. Витгенштейн первым ввёл концепт «картина мира» и выдвинул идею идентичности логической структуры языка онтологической логике мира, что и позволяет нам в простых логических высказываниях рационализировать эмпирические, наблюдаемые факты, связанные с экзистенцией и опытом человека. В ряде мыслительных систем, таких как искусство, этика и метафизика, язык обнаруживает порой бессмысленность, так как касается описания ненаблюдаемых (иррациональных) фактов, поэтому здесь лучше молчать (перед самим фактом возможной «бессмысленности языка»).