SCI Библиотека

Известное впрямь есть слово Сократово: «Иной живет на то, чтоб только есть, а я-де ем на то, чтоб жить» 3.

Жизнь не то значит, чтоб только есть и пить, но быть веселым и куражным, и сытость телесная не даст куража сердцу, лишенному своей пищи.

В сем-то разуме учил своих друзей Епикур, что жизнь зависит от сладости и что веселые сердца есть-то живот человеку. Гораздо то же, что Епикур, мыслит: «Nec dulcia differ in annum…», сиречь: «Сладости не отлагай на год». А что он под сладостью разумеет веселые сердца, видно из последующих: «Ut quocuuque loco fueris, vixisse libenter te dicas», сиречь: «Дабы ты мог сказать о себе, что для тебя везде жилось куражно» 4.

Григорий Сковорода — великий украинский философ-гуманист и просветитель, выдающийся поэт XVIII века, внесший огромный вклад в развитие философской мысли украинского и русского народов. Он олицетворяет в себе давнюю традицию философского мышления этих народов, ее единство с живой мудростью трудящихся масс, их надеждами и стремлениями.

С высот современной исторической эпохи в жизни русского и украинского народов, когда они в единой братской семье народов Советского Союза прокладывают путь в коммунистическое будущее всего человечества, идейное и культурное наследие Сковороды приобрело новое освещение, в котором выразительное, чем когда-либо раньше, выступают черты, соединяющие народную демократическую культуру прошлого с современными задачами революционного преобразования мира.

С давних пор во Франции совмещение в одном лице собственно мыслителя и мастера слова — отнюдь не редкость: достаточно вспомнить Монтеня, Паскаля, Дидро, Руссо, чьи имена с равным правом значатся и в историях философии и в историях литературы. Философия Вольтера может, конечно, нравиться или нет, но укорять его за «философичность» повестей нелепо.

А между тем философичность тех французских писателей XX века, чьи книги отмечены печатью экзистенциалистских умонастроений, нередко считают если не смертным грехом, то существенным изъяном. Молчаливо предполагается, что указать на нее достаточно, чтобы вскрыть творческие слабости Сартра, или Камю, или Симоны де Бовуар, или Габриэля Марселя и тех, кто к ним близок.

Подобные упреки раздаются столь часто и с такой непререкаемостью, что поневоле возникает впечатление, будто сама по себе серьезная философская подготовка и тем более работа над философскими трудами противопоказаны писательскому дарованию и было бы гораздо предпочтительнее для тех же Сартра или Камю, садись, предположим, за очередную вещь для театра, выбросить из головы все высказанное ими незадолго до того в теоретическом труде.

Жизнь этого философа, назвавшего свое учение «разрешением загадки метафизики и морали», представляет для нас во многих отношениях загадку.

Леже-Марм Дешан родился 10 января 1716 г. в семье мелкого чиновника в городе Ренн (Бретань), где в XVII и XVIII вв. несколько раз вспыхивали народные восстания, вызванные непосильным налоговым обложением. Из первых сорока пяти лет жизни философа известны лишь два факта.

Об одном из них он сообщает сам: так как, чтобы убедиться в нелепости веры в бога, достаточно увидеть противоречия, содержащиеся в самом представлении о боге, говорит он, то лучший способ опровергнуть религию — сделать из Библии «легко читаемое извлечение, подобно тому как это сделал один современный автор¹.

Нарский Игорь Сергеевич (1920 г. рождения) — доктор философских наук, профессор кафедры марксистско-ленинской философии Академии общественных наук при ЦК КПСС. Член-корреспондент Итальянского логического общества (г. Болонья). Нарский И. С. — автор работ: «Мировоззрение Э. Дембовского.

Из истории польской философии XIX в.». М., 1954; «Философия Бертрана Рассала». М., 1962; «В. И. Ленин и современная буржуазная философия». София, 1965; «О концепции истины». Оксфорд, 1965; «Позитивизм в прошлом и современности». Берлин, 1967; «Философия Давида Юма». М., 1967; «Гегель и современная логика». Нью-Йорк, 1972; «Диалектическое противоречие и логика познания». Прага, 1972; «Лейбину». М., 1972; «Западноевропейская философия XVIII в.». М., 1973; «Проблема противоречия в диалектической логике». Братислава, 1973, и др.

Настоящая монография подводит итог многолетней полевой и литературной работы автора в области антропогенного ландшафтоведения. В известной мере она продолжает опубликованную нами ранее книгу «Ландшафтная сфера Земли» (1970), в которой было показано, как под влиянием все усиливающегося воздействия человека на природу ландшафтная сфера вступила в новый, антропогенный этап своего развития.

Проблема антропогенного ландшафтоведения во многом новая для географической науки. Решение ее, хотя бы частичное, трудно представить без поддержки большого коллектива. Такую активную поддержку автор нашел у сотрудников географического факультета Воронежского ордена Ленина государственного университета имени Ленинского комсомола. В декабре 1968 г., заслушав наш доклад «Основные этапы и тенденции развития советской физической географии» (Мильков, 1970-6), Ученый совет факультета принял решение считать антропогенное ландшафтоведение одним из важнейших направлений в работе географов университета.

В наше время поэт не имеет столь обширной сферы влияния. Знаменитые деяния немцев как в древние, так и в новые времена не связаны с нашим устройством жизни, и память о них не сохраняется в устной традиции. Лишь из исторических книг, принадлежащих отчасти чужим народам, знакомимся мы с ними, и даже сфера этого знакомства ограничена образованными сословиями.

Сказки, которые занимают простой народ, — это рассказы о приключениях, не связанные ни с нашей религиозной системой, ни с подлинной историей. Вместе с тем понятия и культура сословий в наши дни слишком различны, чтобы современный поэт мог надеяться быть понятым и прочитанным всеми.

Поэтому мудрый выбор предмета не сделал нашего великого немецкого эпического поэта ** доступным, как это могло бы произойти, если бы наши общественные отношения были подобны греческим. Одни уже отошли от той системы, на которой построена вся поэма либо отдельные ее части; другие слишком заняты заботами о столь многообразию выросших потребностях и удобствах жизни, чтобы у них было время и желание подняться над своим положением и приблизиться к понятиям высших сословий. — Нас интересует искусство поэта, а не сам предмет, который часто производит противоположное впечатление.

Ни один мыслитель, даже очень глубокий и прозорливый, выдвигая и разрабатывая свою теорию, точно не знает, не может предвидеть, какая судьба ожидает выполненные им идеи.

Правда, самосознание мыслителя здесь — как и во многих других случаях — мало что значит. История мировой общественной мысли дала много доказательств тому, что скорее исключением, чем правилом является верное понимание теоретиками смысла своей деятельности.

Сознательное намерение того или иного мыслителя связать свою теорию с интересами и задачами какого-то определенного класса, идейного направления сплошь и рядом оказывается в значительном, а иногда даже в вопиющем противоречии с объективной социальной ролью данной теории, особенно в более или менее отдаленном будущем.

Труд посвящен одному из актуальных и сложных вопросов истории диалектики. Глубоко и по-новому трактуя средоточие всей гегелевской философии — проблему соотношения ее системы и метода, автор дает основательную характеристику всех существенных моментов концепции гениального немецкого мыслителя.

В труде К. С. Бакрадзе читатель найдет детальный научный анализ всех коренных противоречий философии Гегеля, оригинальное толкование ее основных позитивных сторон, послуживших фундаментом для выработки материалистической диалектики. Читателя не может не заинтересовать острая и научно аргументированная полемика, которая ведется автором с известными буржуазными интерпретаторами учения Гегеля. Наряду с исследованием сугубо историко-философского характера в книге дана попытка решения целого ряда спорных проблем марксистско-ленинской философии.

Первое издание настоящего труда было напечатано в Издательстве Тбилисского государственного университета в 1958 г.

В старину мужи науки располагали точным способом оценивать дарования святых и сочинителей. Про Эскобара, например, говорили, что учености у него на пять баллов, таланта — на четыре, а здравомыслия — на семь. Карамуэля ценили выше: за ученость — восемь, талант — шесть, а здравомыслие — тринадцать. Случись мне определять таким же способом достоинства нашего китайского философа, я без колебаний оценил бы его талант еще выше, а уж за ученость и здравомыслие смело поставил бы девятьсот девяносто девять баллов, ни на йоту не погрешив против истины.